Три стихотворения
Галина Рымбу
* * *
внутри сна просыпаются спящие, проснувшиеся
дремлют в железных шезлонгах, в кротовьих норах.
политика отсутствия перекидывается в картишки сама с собой.
внутри каждого знака – прямой коридор, по которому
идешь один.
нет смысла осматриваться. от испуга
сжимать кулаки в карманах, вскидывать тело
темноте навстречу, ведь завтра
не обнаружится и следов такого исхода.
солнце
встает над грудой зданий, внутри событий,
где ежедневно,
получив удостоверение неоморта,
перекатывается еще один, еще двое.
«красота в глазах смотрящего», –
сплюнув, скажет земле правый. и будет прав –
если эти глаза вырвать, мы узнаем что там –
внутри каждого способа действовать, видеть
есть мелкие зерна, трудные семена.
если их собрать, то и здесь вновь возможно посеять
смуту и хлеб.
* * *
«Это не война» – сказал в метро один подбритый парень
другому парню, бритому наголо.
«Нет, не война, – говорят аналитики, – так, кое-какие действия».
«Территория происходящего не вполне ясна», – констатируют в темноте товарищи.
«Война – это иначе», – сказал, обнимая ты. «Можно не беспокоиться», –
с уверенностью говорят правительственные чиновники в прямой трансляции
по всем оставшимся телеканалам, но кровь
уже тихо проступает на их лбах, возле ушных раковин –
тонкие струйки, пока изо рта не забьет фонтан.
Мы договаривались
сидеть тихо, пока не поймем, что происходит. Ясности не прибавилось
и спустя 70 лет, ясности не прибавилось.
Тревога, тревога, оборачивающаяся влечением. Множество военных конфликтов
внутри, во рту, в постели; в одном прикосновении к этому – терпишь крах.
Настойчиво-красным мигают светофоры, навязчиво-красные флаги
заполнили улицы одной неизвестной страны. Смутные мертвецы,
обмотанные георгиевскими ленточками, сладкие мумии в опустевших барах и ресторанах
приятный ведут диалог – о возможности независимого искусства и новых форм,
о постчеловеческом мире, о сыре и вине, которое растопит
наши сердца, сердца «отсталых». Пока вирус окраин, вирус границ
уже разрушает их здравый ум, милый разум. Вот вопрос –
Сколько сторон участвует в этой войне сегодня?
Не больше и не меньше, не больше и не меньше. Прозрачный лайнер
пересекает границы нескольких стран. Внутри – раздувшиеся от жира и страха правители
смотрят вниз, над черными тучами гнева и ненависти,
совершая последний круиз. Те требования, что выдвинуты против нас
с гулом проваливаются в темный пустой пищевод.
Орудия, направленные внутрь себя. Внешние конфликты – во множественных
разрезах, провалах, паралич памяти, страх рождения – все собирается в единый момент.
Мертвых птичек России и Украины внесли теперь на досках сырых.
Скелеты валют на мертвой бирже, материя, плотно осевшая в ночи мира . . . –
Снова знакомые песни услышу я,
Снова весенние улицы боевых полны антифа.
Снова могу любить тебя,
Снова и снова, пока не исполнится миром ночь мира,
Не откроется наша победа.
* * *
Только в нашем районе было столько заводов:
Шинный завод, Кордный завод, Кислородный
(который никто не видел - только серые коробки и ни дымка, огонька)
Завод Автоматики, завод Кирпичный, Асфальтный, ТЭЦ-5,
Завод «Полёт» и проспект Космический и на это раз повторно как будто бы воспоминание
– залитые солнцем.
Завод мороженого и даже на кладбище рядом с домом
Маленький завод по производству гробов.
И много школ потому что рожали много детей
И мальчики которые все уходили в армию, которые
Вряд ли знали что и зачем эта армия, а ещё реже
Слышали слово «войска»,
Слышали слово «история»
Это было нашей историей
А теперь
Это стало историей только о том
Как «пролетариат становится прекариатом»
И как плавится блочное болотное тёмное солнце
В свете новых работ
Это о том как быть
Если у них есть нож который в любую минуту
может
А у тебя нет ничего кроме желания говорить иначе
Но с ними
На их языке
но об этом потом
Ведь совсем скоро будет только прямая история.
Так вот, мой отец ,как только приехал в город
Работал на заводе «Полёт», который
Производил детали
Детали
Детали
Для космических ракет
(которые конструировал в том числе –
дедушка моего будущего мужа,
он ходил в ресторан «Армения»)
А они по вечерам выпив водки
Играли ими в пустых цехах как дети. Мама
преподавала в ПТУ рядом с заводом,
Откуда потом шли работать на другой завод
Или – чуть позже – убивать (любить, жить).
И завод «Полёт» закрыли, а территорию разровняли и построили новые дома для людей –
Кто эти люди?
Потом он работал на заводе «Сибирский каучук»
На высоте много метров чинил трубы наполненные жуткими соединениями
Аммиак
Кислота
Бензолы
Фенолы
Ад
Они вывозили оттуда металлолом с друзьями ночью сквозь район «Нефтяники»
В пункт приёма (дорога блестит от дождя) на большом грузовике,
где играла Таня Буланова, Ирина Аллегрова, все эти люди, шансон
Но потом
Трубу прорвало и нам позвонили в дверь и сказали где находится наш папа
Но буквально в это же утро он вернулся сам весь в бинтах он сбежал, бежал к нам
Весь живот был выжжен кислотой и покрыт гнойной коркой
И ещё на лице две капельки
Которые теперь на виске и у глаза образуют причудливый шрам
Но потом и этот завод закрыли
То ли продали, потом ещё продали (уже западным покупателям)
И отца сократили
И он вошёл в дом наш уже другим
И он забыл рыбалку вечернюю за асфальтным заводом в нашем районе
Где мы с ним в осенней рощице пускали кленовые самолётки и в небе вился дым густой
От труб ТЭЦ-5
Он работал ещё на Шинном заводе что тоже неподалёку от дома
Но проработал там не очень долго
Там где катились чёрные-чёрные шины для машин будущего
Для людей настоящего, как он думал – для наших внуков, для ваших детей
А сейчас я не знаю что с этим богатым чёрным заводом
Может быть его тоже нет
Но люди, где эти люди?
Ведь они остались, не исчезли вместе с пустыми цехами
И их кости не покоятся под гусеницами бульдозеров
Ведь они работают где-то, но там
Их как бы нет.
Или есть?
С кем мы разговариваем?
Ещё когда я училась в школе на Кордном посёлке (там был завод Кордный
и Кислородный завод где-то рядом,
по крайней мере была такая остановка,
но самого завода я никогда не видела -
только кубические серые здания без единого огонька, без дымка)
. . . Так вот,
Ещё тогда я предчувствовала, что будет какой-то такой разговор,
Что рано или поздно он состоится, он начнётся,
И я не знала кто его будет вести,
Но я знала, что не смогу ничего сказать.
Как
Я буду в нём участвовать?
И получается я буду как бы не здесь,
Хотя я всё ещё там,
Но как нам избежать вечной агрессии участия?
Как раз в те времена ещё горел Нефтезавод на другом конце города
и такого пламени я не видела больше нигде никогда
(как передать степень этого пламени – говорить «огонь», «это вообще», «это во мне»?)
даже когда горели леса под Москвой и бежали животные
И бежали животные
Может быть поэтому я никогда не пойму – как это? что это – писать для рабочих?
Что такое – отделять для них зёрна от плевел
Разве не вот они – зёрна
Вот они – камни
Вот – опыт
И что я могу отцу в таком случае ещё выше сказать ?
………………………
Или вот – те обратные времена,
Когда отец ушёл к кому-то на дачу делать иные работы,
Работал в том числе с деревом, и ему
Отрезало бензопилой пальцы на правой руке,
Но пришили.
А он уже и не помнит об этом.
Мне 4 года (время самой прямой истории)
Мы сидим на бордюре бинты мама папа и я
Пьём персиковый сок
Лето жара
Яркие клумбы рядом с больницей где растут многолетники
……………………………………………………………….
Настанет момент когда никто это не вспомнит
……………………………………………………………….
И я
Позже выучилась нотной грамоте
Но музыку эту так и не смогла услышать
Передать точнее
На окраине в доме (гул, гул) точно рядом с русским, мусульманским, еврейским
кладбишами,
И людей с заводов уносят туда,
А потом им приносят цветы и конфеты.
А мы, дети, бегаем в дождь в мае между могилок и эти конфеты едим. –
Так уходит время прямой истории.
И позже во дворе за гаражами мы вызываем ведьму,
А одна девочка даже продала, говорит, душу дьяволу за кулёк конфет, рыбу и новую
люстру.
Здесь нет ни единой метафоры
Здесь нет ничего что заставило бы читать
Ничего травматического
Обязательного или случайного
События здесь вряд ли рифмуются и происходят всегда
Просто несколько слов и вещей заставили вспомнить об этом
Вы ещё хотите со мной говорить об этом?
внутри сна просыпаются спящие, проснувшиеся
дремлют в железных шезлонгах, в кротовьих норах.
политика отсутствия перекидывается в картишки сама с собой.
внутри каждого знака – прямой коридор, по которому
идешь один.
нет смысла осматриваться. от испуга
сжимать кулаки в карманах, вскидывать тело
темноте навстречу, ведь завтра
не обнаружится и следов такого исхода.
солнце
встает над грудой зданий, внутри событий,
где ежедневно,
получив удостоверение неоморта,
перекатывается еще один, еще двое.
«красота в глазах смотрящего», –
сплюнув, скажет земле правый. и будет прав –
если эти глаза вырвать, мы узнаем что там –
внутри каждого способа действовать, видеть
есть мелкие зерна, трудные семена.
если их собрать, то и здесь вновь возможно посеять
смуту и хлеб.
* * *
«Это не война» – сказал в метро один подбритый парень
другому парню, бритому наголо.
«Нет, не война, – говорят аналитики, – так, кое-какие действия».
«Территория происходящего не вполне ясна», – констатируют в темноте товарищи.
«Война – это иначе», – сказал, обнимая ты. «Можно не беспокоиться», –
с уверенностью говорят правительственные чиновники в прямой трансляции
по всем оставшимся телеканалам, но кровь
уже тихо проступает на их лбах, возле ушных раковин –
тонкие струйки, пока изо рта не забьет фонтан.
Мы договаривались
сидеть тихо, пока не поймем, что происходит. Ясности не прибавилось
и спустя 70 лет, ясности не прибавилось.
Тревога, тревога, оборачивающаяся влечением. Множество военных конфликтов
внутри, во рту, в постели; в одном прикосновении к этому – терпишь крах.
Настойчиво-красным мигают светофоры, навязчиво-красные флаги
заполнили улицы одной неизвестной страны. Смутные мертвецы,
обмотанные георгиевскими ленточками, сладкие мумии в опустевших барах и ресторанах
приятный ведут диалог – о возможности независимого искусства и новых форм,
о постчеловеческом мире, о сыре и вине, которое растопит
наши сердца, сердца «отсталых». Пока вирус окраин, вирус границ
уже разрушает их здравый ум, милый разум. Вот вопрос –
Сколько сторон участвует в этой войне сегодня?
Не больше и не меньше, не больше и не меньше. Прозрачный лайнер
пересекает границы нескольких стран. Внутри – раздувшиеся от жира и страха правители
смотрят вниз, над черными тучами гнева и ненависти,
совершая последний круиз. Те требования, что выдвинуты против нас
с гулом проваливаются в темный пустой пищевод.
Орудия, направленные внутрь себя. Внешние конфликты – во множественных
разрезах, провалах, паралич памяти, страх рождения – все собирается в единый момент.
Мертвых птичек России и Украины внесли теперь на досках сырых.
Скелеты валют на мертвой бирже, материя, плотно осевшая в ночи мира . . . –
Снова знакомые песни услышу я,
Снова весенние улицы боевых полны антифа.
Снова могу любить тебя,
Снова и снова, пока не исполнится миром ночь мира,
Не откроется наша победа.
* * *
Только в нашем районе было столько заводов:
Шинный завод, Кордный завод, Кислородный
(который никто не видел - только серые коробки и ни дымка, огонька)
Завод Автоматики, завод Кирпичный, Асфальтный, ТЭЦ-5,
Завод «Полёт» и проспект Космический и на это раз повторно как будто бы воспоминание
– залитые солнцем.
Завод мороженого и даже на кладбище рядом с домом
Маленький завод по производству гробов.
И много школ потому что рожали много детей
И мальчики которые все уходили в армию, которые
Вряд ли знали что и зачем эта армия, а ещё реже
Слышали слово «войска»,
Слышали слово «история»
Это было нашей историей
А теперь
Это стало историей только о том
Как «пролетариат становится прекариатом»
И как плавится блочное болотное тёмное солнце
В свете новых работ
Это о том как быть
Если у них есть нож который в любую минуту
может
А у тебя нет ничего кроме желания говорить иначе
Но с ними
На их языке
но об этом потом
Ведь совсем скоро будет только прямая история.
Так вот, мой отец ,как только приехал в город
Работал на заводе «Полёт», который
Производил детали
Детали
Детали
Для космических ракет
(которые конструировал в том числе –
дедушка моего будущего мужа,
он ходил в ресторан «Армения»)
А они по вечерам выпив водки
Играли ими в пустых цехах как дети. Мама
преподавала в ПТУ рядом с заводом,
Откуда потом шли работать на другой завод
Или – чуть позже – убивать (любить, жить).
И завод «Полёт» закрыли, а территорию разровняли и построили новые дома для людей –
Кто эти люди?
Потом он работал на заводе «Сибирский каучук»
На высоте много метров чинил трубы наполненные жуткими соединениями
Аммиак
Кислота
Бензолы
Фенолы
Ад
Они вывозили оттуда металлолом с друзьями ночью сквозь район «Нефтяники»
В пункт приёма (дорога блестит от дождя) на большом грузовике,
где играла Таня Буланова, Ирина Аллегрова, все эти люди, шансон
Но потом
Трубу прорвало и нам позвонили в дверь и сказали где находится наш папа
Но буквально в это же утро он вернулся сам весь в бинтах он сбежал, бежал к нам
Весь живот был выжжен кислотой и покрыт гнойной коркой
И ещё на лице две капельки
Которые теперь на виске и у глаза образуют причудливый шрам
Но потом и этот завод закрыли
То ли продали, потом ещё продали (уже западным покупателям)
И отца сократили
И он вошёл в дом наш уже другим
И он забыл рыбалку вечернюю за асфальтным заводом в нашем районе
Где мы с ним в осенней рощице пускали кленовые самолётки и в небе вился дым густой
От труб ТЭЦ-5
Он работал ещё на Шинном заводе что тоже неподалёку от дома
Но проработал там не очень долго
Там где катились чёрные-чёрные шины для машин будущего
Для людей настоящего, как он думал – для наших внуков, для ваших детей
А сейчас я не знаю что с этим богатым чёрным заводом
Может быть его тоже нет
Но люди, где эти люди?
Ведь они остались, не исчезли вместе с пустыми цехами
И их кости не покоятся под гусеницами бульдозеров
Ведь они работают где-то, но там
Их как бы нет.
Или есть?
С кем мы разговариваем?
Ещё когда я училась в школе на Кордном посёлке (там был завод Кордный
и Кислородный завод где-то рядом,
по крайней мере была такая остановка,
но самого завода я никогда не видела -
только кубические серые здания без единого огонька, без дымка)
. . . Так вот,
Ещё тогда я предчувствовала, что будет какой-то такой разговор,
Что рано или поздно он состоится, он начнётся,
И я не знала кто его будет вести,
Но я знала, что не смогу ничего сказать.
Как
Я буду в нём участвовать?
И получается я буду как бы не здесь,
Хотя я всё ещё там,
Но как нам избежать вечной агрессии участия?
Как раз в те времена ещё горел Нефтезавод на другом конце города
и такого пламени я не видела больше нигде никогда
(как передать степень этого пламени – говорить «огонь», «это вообще», «это во мне»?)
даже когда горели леса под Москвой и бежали животные
И бежали животные
Может быть поэтому я никогда не пойму – как это? что это – писать для рабочих?
Что такое – отделять для них зёрна от плевел
Разве не вот они – зёрна
Вот они – камни
Вот – опыт
И что я могу отцу в таком случае ещё выше сказать ?
………………………
Или вот – те обратные времена,
Когда отец ушёл к кому-то на дачу делать иные работы,
Работал в том числе с деревом, и ему
Отрезало бензопилой пальцы на правой руке,
Но пришили.
А он уже и не помнит об этом.
Мне 4 года (время самой прямой истории)
Мы сидим на бордюре бинты мама папа и я
Пьём персиковый сок
Лето жара
Яркие клумбы рядом с больницей где растут многолетники
……………………………………………………………….
Настанет момент когда никто это не вспомнит
……………………………………………………………….
И я
Позже выучилась нотной грамоте
Но музыку эту так и не смогла услышать
Передать точнее
На окраине в доме (гул, гул) точно рядом с русским, мусульманским, еврейским
кладбишами,
И людей с заводов уносят туда,
А потом им приносят цветы и конфеты.
А мы, дети, бегаем в дождь в мае между могилок и эти конфеты едим. –
Так уходит время прямой истории.
И позже во дворе за гаражами мы вызываем ведьму,
А одна девочка даже продала, говорит, душу дьяволу за кулёк конфет, рыбу и новую
люстру.
Здесь нет ни единой метафоры
Здесь нет ничего что заставило бы читать
Ничего травматического
Обязательного или случайного
События здесь вряд ли рифмуются и происходят всегда
Просто несколько слов и вещей заставили вспомнить об этом
Вы ещё хотите со мной говорить об этом?