***

1

          Земля косит дождь и складывает в озера. Лес отрекается от зеленого – от коричневого никогда. Приехать в далекий город, чтобы купить там хлеба и пройтись по лестнице. Осень уносит листья и змей, на ее закрытых воротах нарисована открытая дверь.
          Между колеблющихся, шуршащих огней асфальта человека обходит полукругом тень. Мысль всегда требует уточнения – важно вовремя остановить ее. В конце концов, восклицательный знак – только точка, подбросившая над собой другую. Чтобы ночь проросла, ее нужно смолоть до точек, до маковых зерен.
          Шум ничто в раковине, узкие щели, ведущие в мир кота, маленькие циклопы-иголки, капли на ладонях сада, сон, медленно гладящий плечо. Это мы тоже отнимем от того, чего нет.



2

          У существительных нет времени, это глаголы – прошлое, настоящее, будущее. Речная Вполголоса, перекатная тень под ветром, спелый камень, сшитый иглой осы. Одиночество – не гора, а дом. Где волна добегает до книги, луна прорастает в воду. Начатое всегда здесь. Стропы-стропила, парашют крыши. Дым прочнее алмаза, его не расколешь. И у каждого – собственный дождь. Так отличается время, зачерпнутое из колодца и из ручья.



3

          Даже осьминог перестанет когда-нибудь шевелить лапами на критской фреске. Вопросом о памяти первого раза – не приближаешь ли память последнего? Снег уходит от пыли водой. Вот развитие каната – по ниточкам. Это ветер разделил небо и землю. Сквозь буквы течет песок, а птица – не буква, потому что буквы одинаковые. Она и не слово, потому что слова расплывчатые. Дождь не греет яблок. О ком он?
          Погасшие мыши идут по раздавленным пальцам площади. Умирает тот, чья тень исчезла. Смерть ничего не спрашивает, знает все – потому и мертва. Кольца расходятся. В каждом дереве – рама окна. Мы поживем здесь, пока не уйдет снег.



4

          Время плывет в стекле со скоростью зерна. Сахар и лимон на столе, коридор между стенами сна. Ночь хранится в буквах, в тенях страниц. Ей дышать рекой, лампочкой, лодкой. Возвращается только цвет – растений, птиц – троллейбусной дугой, шелушащейся походкой. Ветер над крышей прошлого лета слишком широк, время прозрачным бабочкам прилетать на окно. Знамя затмения неподвижно. Лесной дичок – в горле ему не быть, столько наговорено. Допотопные волны не подняты мастодонтом, и теперь он намертво врублен в дождь – или в комету влеплен? Стена лишена расстояния. Пашня  сдернута горизонтом. Сок замерзшей брусники прочнее пепла.

 

5

          Трудно дойти до вершины ночи, смешанной с землей. Но что улитке по пояс – то змее по щиколотку. Если слова открывают – значит, они правы. Ни на что нет непохожих. Языком на глаза, когда не надо разделять слова. Вода, что течет сквозь камни, черна – и, завернувшись в воздух, я говорю тебя, переплывая голос. А трава выше реки, за ней – тополиный пух в ладонях огня.

 

6

          Раствориться в стакане города, между стенами ветра и колоннами утра, над мостами звона. Объем рассвета в неволе колоколов.
          Рыбы крыш – острые хребты. Время тяжелее, чем восток или юг, но, наверное, легче наверх. Никто не говорит мной.
          Жирный памятник – около него дома прекращают расти. Но в полдень дождя песчинки обмениваются на капли. Кто себя не предвидит? Черно-белый полдень, кружащие голову облака.
          Краски смешивают в раковине гребешка. Севереет свежее море. Корабельный борт не чист, а промыт – как золото. И короткая рубашка спокойна на острие.
          Город говорит со мной, потому что он не во мне – между домом и облаком, между досадой ветра и отдыхом ветра. Потому что у каждой осени своя волна.
          А когда секунды связаны в тяжелые снопы и дома раскачаны закатом – одуванчики не спасут луну, но помогут звездам.

 

7

          Скрип снега под каменными колесами зимы прикасается к нам. Сложное разворачивается медленно, оно хранится в себе, как улитка. Так хранится ночь в глубине дня. Ветер достаточно пуст, чтобы играть на флейте – у ручья это не получилось бы. Но вода выдвигается в сон параллельно деревянному декабрю. Луна сжигает снег, солнце дарит календари, а ты открываешь шкафы недель. Утро взъерошенных воробьев, ветви сонного кислорода. Тени секунд не суетливы, тени вещей не неподвижны. Между артерией и веной – холст. Мышь перегрызает провод нежилого телефона. На сотах играют в шахматы, мелом дня пишут на доске ночи. Данный, денный, донный. Подкожный, подложный, предложный.
          Деревянное время приходит. Вторник опускается к полу. Медленно размещает ночь города.

 

8

          Эти руки сеют сон.
          Раскрываются створки мидий, стрекоза перелетает на луну, а луна отскакивает от зрачка. В горячей комнате – чешуйчатокрылый ветер. Входишь и закрываешь улицу. Рыбы накануне цветения, тополиный пух в ладонях огня. Доверие – быть ничем. Вода, где были губы. То, что уносит эхо. Пальцы, что расплетают нас в темноте, пока сон делится на нас в шоколадной усталости, в летней подушке реки.
          Озеро на изломе дороги.