Тянувшаяся вдоль железнодорожного полотна асфальтовая дорога принадлежала медлительным пешеходам, которые плыли от торговца к торговцу, между скатертями, картонками и газетами, тесно уставленными самыми разномастными товарами. Не вместимое ни в какой каталог множество вещей с нависающими над ними портретами загорелых торговцев–бесплатный краеведческий музей имперской южной окраины. Чтобы то и дело не переплывать шумный разноязыкий поток, обычно приходилось выбирать для движения один ряд, левый или правый.
На противоположной от железнодорожных путей стороне, отделенная арыком, жалась к саманной стене с чередой калиток узкая и прохладная, вздыбленная корнями многолетних деревьев ленточка тротуара. Выходившие на Тезиковку дома тоже являли собой гипертрофированно разросшиеся торговые места. Защищенные тенью хозяева занимались тем же, что и другие продавцы: выкладывали на покрывала всевозможный домашний хлам, лишь здесь, за воротами, обретавший свою истинную цену. Разнокалиберные бокалы и рюмки, пожелтевшие, так и не отправленные недождавшимся адресатам открытки, пластинки и книги, «зингеровские» швейные машинки, керосинки, подсвечники и канделябры, неведомого назначенья скобы, трубки и шестеренки от уже не выпускающихся и, вероятно, нигде не действующих механизмов, разрозненные шахматные фигурки, карманные фонарики без батареек . . .
Дети, росшие в тезиковских домах, рыжеволосые и босоногие, рано учились взрослеть и торговаться. Улицы их сверстников существовали для футбола и беготни, у них же с порога начинался рынок–захватывающий азарт выменивания и продажи. Приобщение к поединку психологий, интриге лукавого, почти бескорыстного противоборства, которое не грозило ни одной из сторон сколько-нибудь ощутимой прибылью или убытком.
Вообще, пребывать на Тезиковке можно было безвылазно, не прерывая жизненного цикла. Вдоль главной дороги этой уникальной ташкентской автономии продавались морс, минералка и кибрайское пиво, по горло утопленное в воде остужающих ведер. Дешевле, чем в центральной части города, предлагали плов, шашлык, самсу, незабвенные пирожки из требухи, называвшиеся «ухо-горло-нос», подававшиеся с острейшей аджикой и именно в таком сочетании возбуждавшие дикий аппетит. В продуктовых магазинах водка была на розлив, и львиная доля вырученных продавцами средств пропивалась тут же, в пределах рынка. Некоторые дворы обращались в импровизированные кафе: посетителей усаживали за столики и кормили за почти символические деньги. На заборах и калитках домов висели таблички: «Есть телефон. Звонок 50 сум». Или: «В туалет не обращаться».
Если не хватало сил преодолеть Тезиковку по основному маршруту, можно было свернуть в один из рукавов. Ряды продавцов тянулись еще на несколько сот метров, мелея и разрываясь по мере удаления от железной дороги. Так, бывало, и минуешь навылет все бесчисленные тезиковские соблазны в неутоленной муке выбора, с единственной, неразменной, как жизнь, тысячей сумов в кармане.
Уникальность Тезиковки заключалась в ее предельной демократичности. Это был, по существу, единственный в Ташкенте вещевой рынок с ценами, доступными для неимущих, в первую очередь для приезжих из области. Торговать здесь мог всякий желающий, без блата и первичного капитала. Плата за место составляла копейки. Кроме того, Тезиковский рынок не делился, подобно собрату «Ипподрому», на узбекскую и корейскую части. Все языки бурлили в одном котле, и густой загар местных жителей роднил их больше, чем разрез глаз. Если в основании Алайского базара или, скажем, старогородского Чор-Су лежал узбекский дух, то сквозь запыленное лицо Тезиковки проступал первозданный, вневременной лик Рынка.
Здешний безлоточный продавец-маргинал не воспринимал клочок своего торгового места под солнцем как аналог своего жилища, а себя–как его хозяина. Каждый оказавшийся здесь мог сам сделаться Тезиковкой. Преступить ее зазеркалье, встав по ту сторону прилавка и отменив опыт всей своей прежней жизни. Одеждой, внешностью и повадками слиться с этой странной страной, без малейших усилий уравнивавшей в правах бомжа, бизнесмена и инженера. В этом месте, как ни в каком другом, выпавшему из своего времени горожанину комфортно было спиваться, никому не бросаясь в глаза и ни на миг не выпадая из общей пестрой мозаики. На Тезиковке при желании он мог бы посвятить жизнь продаже какой-нибудь одной принципиально непродаваемой и бесполезной вещи, живя не прошлым, не будущим, а лишь одним растяжимым до бесконечности «сегодня». Безнадежный невзрачный неликвид однажды ушел бы у него здесь в качестве антиквариата и даже принес бы немного денег–ровно столько, чтобы отметить это событие кружкой слегка разбавленного кислого пива.
Название барахолки восходит к Тезикову–легендарной личности, канувшей в водовороте 1917 года. Вокруг Тезиковской дачи, сохранившейся лишь в преданиях, и вырос рынок. Старожилы этого района, кстати, всегда указывали мне разные точки ее бывшего местонахождения. Купец и промышленник Тезиков основал здесь кожевенное производство, на котором трудились переселенцы из центральных частей России. После революции рынок был переименован в Первомайский, но новое название не закрепилось.
Во все трудные периоды советской истории Ташкента Тезиковка брала на себя роль амортизатора социальных потрясений. Разрасталась она, занимая соседние улицы, в военные годы, когда продаваемое здесь эвакуированными имущество дарило им едва ли не единственное средство спастись от голода. Новый и последний подъем пережила Тезиковка в 1990-е годы, когда поток переселенцев двигался уже в обратном направлении – из Ташкента в Россию. Уезжавшим она помогала возместить хотя бы небольшую часть стоимости неподъемного скарба, а остающимся–сводить концы с концами в условиях непреходящего безденежья.
Подобно взрослому дереву, рынки редко переживают пересадку на чужую почву. Вот и Тезиковка не вынесла в начале 2000-х переезда в пригородный Янгиабад. Тамошняя толкучка, разместившаяся на территории бывшего склада,–в лучшем случае дальний родственник исторической барахолки.
После исчезновения рынка ташкентские таксисты еще некоторое время зарабатывали на его имени. «На Тезиковку»,–по старой памяти рассеянно бросал пассажир, подразумевая новую янгиабадскую толкучку. Не переспрашивая, водитель вез его на старое место, где от илистой, потонувшей в беспорядочной зелени речки убегает теперь по кольцу продуваемая насквозь автострада.
